Иркутск: Издание ГП "Иркутская областная типография ь I", 1998.
Леонид Мончинский
О ТОМ, КАК ПИСАЛАСЬ ЭТА КНИГА
В 1976 году Владимир Высоцкий прилетел в Иркутск с известным организатором старательского дела Вадимом Тумановым, у которого я в то время старался. Они пригласили меня в свою компанию, и мы отправились в Бодайбо-центр золотодобычи Сибири. Высоцкий знакомился с работой артели старателей "Лена", дал пару концертов на производственных участках. Будучи человеком наблюдательным и любознательным, он никак нс мог пройти мимо столь удивительного явления, каким в то время была Тумановская артель. Среди бесцельного социалистического кипения она напоминала островок подлинной жизни, где люди располагали возможностью реализовать свои способности не ради звонкой пустоты лозунга, а для собственного благополучия. Они и душевно были сравнительно благополучны, несмотря на царившую в стране безрелигиозность. Конечно, даже самая теплая забота о человеке не в состоянии заменить Веру, но при заботе он, согласитесь, куда больше человек, нежели на сто рядов обманутый ударник коммунистического труда из какогонибудь государственного предприятия "Красная синька". Кроме того, интерес поющего поэта привлек тот факт, что большинство путевых старателей в артели - бывшие зэки, отбывавшие наказание на Колыме. Перед ним они предстали как созидатели, люди дела и слова, не могущие творить зло, потому что им было чем дорожить, хватало сил устоять против самого себя, никчемного и злого. Воскресение личности произвело на Высоцкого сильное впечатление. Он сказал: - Давай напишем сценарий фильма об их прошлом и настоящем. Я охотно согласился, ибо меня самого увлекала задача постижения этого феномена, да и страницы моих дневников уже хранили истории многих потрясающих человеческих судеб. То, что происходило с бывшими зэками, а ныне старателями, поначалу укладывалось в простую форму: сделайте человека свободным, хорошим он станет сам. Но стоило нам оглянуться на их прошлое, как возникала мысль: "Возможно, перед нами просто отдельные экземпляры, счастливчики, получившие неполную дозу лагерной радиации?" Кстати, эта мысль не покидает меня по сей день. На человека обрушилась такая тяжесть притеснений, а ему как Бог помог, и он стоит не раздавлен. Странно... ведь другие становились под той тяжестью плоскими, не сумев сохранить в себе ничего, кроме зверовидных страстей и подлости. Даже жаждущего исправления зэка - весь его срок зверство и подлость. Чтобы выжить, надо непременно обмануть, ответить ударом на удар или стерпеть унижение, сжав зубы, а при удобном случае поразить противника со спины. Надо действовать, всегда во имя зла, как вечное клеймо, неся на сердце негодование и гнев. Печатая первый вариант книги, машинистка (она проживает в Иркутске) получила сильное нервное потрясение, работу продолжила ее мама. Вероятно, прорыв сознания, прикосновение к другой, страшной жизни способны многое порушить в неподготовленном человеке. Каково же было тем, кто проживал эту жизнь? Они-наши многомиллионные предшественники, подобно терпеливым каменщикам-масонам, по кирпичикам выкладывали крепость общественной морали, с башен которой мы нынче взираем на цивилизованный мир, а он нас презирает, но боится. Не Господь создал нас апатичными, вороватыми, двуличными, грязно-пьяными. Корни-в нашем недавнем прошлом, где властно простиралась империя насилия и комворы правили с подспудным осознанием своей никчемности, неизбежного вырождения, с тем самым единственным желанием "рвануть клочину от жизни", впрочем, с ним живут и нонешние властные структуры обездоленной России. Мы не собирались писать книгу ужасов, просто жили (и живем) в мире, где ничего не надо придумывать" ибо действительность превосходит наши фантазии. Однажды мы беседовали с человеком, который ел людей. Так он сказал: "Противно только в самом начале, потом даже хочется...". Хочется кушать людей, хочется их конвоировать, уничтожать за убеждения, оставлять на свободе растленных мерзавцев, чтобы они наводили ужас на рабочий люд, не позволяя ему думать о своем благополучии, хочется создавать условия народу для самопожирания.., Система довольно сложная. Но она работала и работает, будучи предварительно апробированной в лагерях. Высоцкий остро ощущал влияние той зарешеченной жизни на общество Страны Советов, был убежден-ее создавали тонкие умы, способные проникать мыслью сквозь времена. Однако сказано: "И дело греховное приведено к концу, тогда сласть греховная исчезает и находит горькое жало покаяния". Время покаяния, увы, не пришло, хотя оно, безусловно, ожидает наших потомков, коих поведет по пути их земному желание жить, а не стремление с ним бероться. Очевидно и то-не следует подсказывать Господу, как нам помочь, про то Ему известно, но с Божьей помощью надлежит взяться за возведение на землях своих многострадальной родины-дома Добра. Еще хочу сказать-идея написания книги принадлежит Володе. Правда, он настаивал на сценарии, по которому мечтал поставить фильм в США и сыграть главную роль. Мне удалось его уговорить (затрудняюсь сказать-на пользу ли дела): вначале будет роман. Совместно работали урывками. Иногда-неделю, иногда - ночь. Многое согласовывали по телефону. Поэт, конечно, он был замечательный, огромный поэт, в прозе слегка тороплив. Не по своей частенько воле. Популярность его росла стремительно, требовала присутствия во многих местах. Увы, мы - синтез плоти и духа. Наша плоть, однако, не может передвигаться одновременно в разных направлениях. Володя не успевал. После того как на гастролях в Средней Азии у него горлом пошла кровь и друг Сева Абдулов сообщил по телефону: "Володя плохой", мы предприняли попытку ускорить написание книги. Затем еще один рывок в 1979 году. Тогда он прилетел из Сочи, где его обокрали, вместе с поэтом Андреем Вознесенским. Высоцкий был возбужден, внешне решителен, но внутренне трагично грустен. В последующие дни писалось трудно, хотя именно тогда мы нащупали основную нить романа. Могучий организм поэта работал, как опытный самолет, на саморазрушение. Земная жизнь становилась для него все прозрачней, сквозь нее виднелась иная, тамошняя жизнь, где можно будет спеть "представ перед Всевышним" и "оправдаться перед Ним". Душа жаждала спасения... Володя ушел, когда первая часть романа -"Побег"-была практически готова. Вторая часть-"Стреляйте. гражданин начальник!"-писалась в Бодайбо, Инте, Ухте, на Воркуте. Где старался, там и писал. Первыми читателями тоже были старатели артели "Печора". Потом наша работа привлекла внимание "компетентных органов". Оставил книгу в библиотеке своего друга. Там она пролежала несколько лет. Лично мне, не сочтите это хвастовством, интересен такой факт: каждый новый рецензент, а их было около двадцати, перед прочтением со вздохом произносил почти одно и то же: "Все уже было: Шаламов, Солженицын, Дьяков. Знакомо...". Отношение круто менялось после прочтения. Жаль, что тех слов не услышит Володя... Вот, пожалуй, и все.
Владимир Высоцкий, Леонид Мончинский
ЧЕРНАЯ СВЕЧА
часть первая
ПОБЕГ
Не затевайте мятежей в понедельник, тем более в Иудин день: худая примета. Бывший майор Рысаков - разведчик по специальности, баламут по призванию, оказался атеистом в первом поколении. Свежим, до крайности убежденным, как все, что не успевает созреть, и потому почитает себя вправе презирать Истинное. Хотя Господь поберег его на фронтах в ситуациях, которые имеют одно названиечудо, майор с той Милостью не посчитался. В нем всегда жила опасная потребность к решительным действиям. Таким людям власть и оружие можно доверять только во время войны. Иначе жди революцию или еще чтонибудь неприятное... Рысаков сказал, будучи уверен-слушают все: - Через час корабль войдет в нейтральные воды,. через два начинаем операцию по захвату судна. Напряженно повернул голову в угол, где шла азартная игра в очко, спросил (вопрос получился напряженным, не сумел скрыть): - Воры, вы-снами? Воры промолчали. Никто внешне не щекотнулся, игра шла своим чередом. Лишь когда сонный, воловатый с виду Фаэтон - авторитетный каторжанин из честных блатюков, снял банк, он же и ответил на острый вопрос бунтаря: - Растолкуй темному человеку, хлопец, сколько там нашего? Охрана может хипишнуться раньше? - Не исключено. Фокус рисковый. Или не привык рисковать? - Делайте свою революцию, мужики, и Бог вам - навстречу. Вор с трудом подавил глубокий зевок, продолжил, нс поднимая на майора шелковисто мирных глаз: - Мы будем дожидаться неизбежного конца преступного мира, который ему завещал товарищ Ленин. Верно, Блоха? Как на бану: сидишь и ждешь. Глянул - нет ментов, по-шустрому вертанул у лоха уголок с барахлишком, раскопал у богатеиькой мадам гробик с мехами и снова сидишь смирно, ждешь, когда тебя повяжут представителя законной власти... Ладом тасуй, подлюка, знаем мы ваши столичные зехера. Бывший майор Рысаков поиял зора так: кроит жулик, ему надо посоветоваться с остальной блататой. - В других отсеках ждут нашего сигнала, - продолжил он почти командирским тоном. Но тут вмешался косоглазый Кныш, притусовавшпйся к воровской компании на после/шей пересылке: - В блудную тащишь мужиков, фраер. Вам тут не прокапает. - Глохни, мерзавец бздливый! - со злостью выдохнул майор, уже готовый пустить в ход кулаки. - Кто еще отказывается участвовать в операции?! Говорите сейчас, потом будет поздно. Потом будет бой! Заключенные молча смотрели на майора, точно не веря, что все это может с ними случиться, а бескровные губы сомкнулись плотными швами. Тут же среди воров произошла короткая тусовка. Подогретый Блохой, Кныш дернул из-за голенища нож: - За оскорбление, пидор, придется ответить! - Ша! - придержал его за руку Фаэтон, заподозривший в ситуации неладное. - У них свой блат, Петя, пусть вас не влекут сторонние соблазны. Сдавайте. - Да, он же-во! - Кныш саданул три раза по вентиляционной трубе рукояткой ножа. - Девять пулеметов на палубе. Всех, как траву, покосят. Сука беспогонная! И еще раз стукнул по трубе наборной рукояткой финки. - Пошто психуешь? - спросил Кныша седой крепкий сибиряк из нечаянных убийц. - Святое дело затевается. Ежели менжуешься-отойди... - Ну, блин! Разбазарилось фраерское отродье! Фаэтон, дай я его заделаю! - Оно вам надо, Петя? - подражая Фаэтону, спросил Блоха и криво улыбнулся нечаянному убийце. - Не буди в нем зверя, фуцан! Фаэтон задумчиво оглядел обоих и поначалу только пошмыгал носом, но потом сказал: - Базар окончен, - не замечая обнаженного ножа .в руке Кныша, похлопал его по щеке колодой карт. - Вы, Петро, и вправду понтовитый. А фраер нынче дерзкий пошел: по запарке и грохнуть может. Не заслобит. Верно, Евлогий? Нечаянный убийца промолчал, и в самом деле не больно испугавшись. Следящий за разговором бывший майор отвернулся от воров с подчеркнутым презрением. Обвел суровым взглядом зэков: - В каждом отсеке-наши люди. Их никто не остановит. Сейчас мы сделаем так. Вадим! Из плотного строя каторжан вышел молодой парень с широким разворотом плеч и слегка прищуренными каштановыми глазами. - Встань сюда, Евлогий, - Рысаков указал нечаянному убийце на место, где он должен встать. - Вадим поднимется тебе на плечи, чтоб вас было не видно. Когда откроется люк и будут подавать баланду, он прыгнет на заднего конвоира с автоматом. - Там ведь еще мусор! Успеет выстрелить... - Не успеет, - у парня с каштановыми глазами был мягкий, но уверенный голос. - Я и того тресну. В крайнем случае, рискую один... Воры прекратили игру, с нескрываемым интересом поглядывая на репетицию бунта, как взрослые смотрят на забавы способных пацанов. - Нас будут кончать вместе с фраерами, - вздохнул ростовский фармазонщик Лимон. - Они затеваются на полный серьез... - Да-а-а, тут, пожалуй, не отмазаться. Послушай, майор, - окликнул Рысакова вор, - можем войти в долю и предложить вашему бойцу приличного подельника. Рысаков вопросительно глянул на Фаэтона. - А чо?! - Фаэтон был миролюбиво вежлив. - Мусора сытые, могут оказать сопротивление. Что тогда? Наш хлопец-тоже не пальцем деланный. Они их приберут без хлопот. Остальные повалят следом. Только веревку привязать надо вдоль трапа. - Ее у нас нет, - процедил сквозь зубы уловивший выгоду майор. - Блоха, у вас была веревка. Отдайте канатик революционерам. Вы что сквасились? У вас лица красивше нет? Распахните гнидник! Беленький, похожий на херувимчика воришка, провел рукой по розовой щеке, застенчиво отвернулся. - Я же вам ее в прошлый раз засадил, Савелий Станиславович, - плаксиво пролепетал он. - Под расчет могу пожертвовать на нужды революции. - Не заставляйте людей ждать: на дело идут! Тля крученая! Блоха распахнул телогрейку, вытащил из штанов моток крепкой веревки. - Ну, где ваш человек? - уже совсем по-деловому спросил майор. - Вершок! Двигай сюда, сынок, - позвал кого-то вор. - Покажешь фраерам, как это делается, Кныш, отдайте ему приправу. Косоглазый вор чуть поколебался, но все-таки вынул из-за голенища финку и протянул ее молодому цыгану, у которого она тут же исчезла в рукаве атласной рубахи. Тяжелая волна ударила в борт. Корабль вздрогнул всем корпусом. - Меняет курс, - сказал парень с каштановыми глазами. - Почем знаешь? - спросил, сверкнув фиксой. Вершок. - Знаю, - односложно, не взглянув на цыгана, ответил Вадим. - Через полчаса будем в нейтральных водах... - А когда-в Японии? - хихикнул Блоха. - Хватит зубоскалить! - осадил его мрачный и решительный Рысаков. - Иначе прежде попадешь в парашу! Запомните все: кто менжанется-лично грохну! - Ну, это не по-советски, гражданин майор, - Блоха язвительно, без тени страха смотрел на Рысакова, не прекращая ерничать. - Чо я-кулак али троцкист какой-нибудь?! Я-честный вор... - Стоп! У меня сильно не заблатуешь. Идешь с нами или... - Какое может быть "или"? Тебе же русским языком сказано, рог тупой, мы - в деле! Майор нервно облизал губы и шагнул к Блохе. Он был до крайности взведен, а вор не собирался уступать. В это время в вентиляционной трубе послышался скрежет. Все, как по команде, повернули головы, даже Рысаков. Прошла минута, может, две, из отверстия высунулся гофрированный шланг. - Дачку кум послал, - ухмыльнулся собравшийся поддержать за Блоху мазу Лимон. - 'Пользуйтесь, фраера! Никто не откликнулся. Зэки застыли в прежних позах. Звякнул и слегка приподнялся верхний люк, через который подавали баланду. - Предупреждаю! - Голос полковника Намина звучал с металлической твердостью. - Предупреждаю! Всякая попытка бунта будет задавлена паром. Обед отменяется! Зачинщики будут строго наказаны! - У-у-у! - протяжно взвыла сирена. Люк захлопнулся, и вой потерял свою противную силу. Все недавнее, напряженное, взрывчатое состояние медленно оседало в каждом зэке, и только Рысаков не желал смириться. Майор сжал кулаки до хруста, не замечая того, что на него смотрят, выплеснув на лицо гримасу отчаянья. Затем поднял кулаки на уровне головы, плотно прижал к вискам. - Отблатовал, пивень! - беспощадно улыбался холодной злой улыбкой Блоха. - Кинули вас через плешь! Это тебе не в войну играть. - Повешу тебе на хавальник серьгу, если ты не заткнешься! - неожиданно сурово предупредил товарища Фаэтон и сел на корточки, не спуская с Кныша внимательных глаз. - Ты помнишь, Петя, на Озерлаге был Кешка Колотый? - Из воров? - спросил Кныш, скорчив задумчивое лицо, но оно получилось слишком напряженным. - Не тот, который Ужа кончал? - Ну, ну! - подыграл Савелий Станиславович. - Помнишь? - Я с ним кушал. В крытый вместе уходили. Он там хвост и откинул. Фаэтон, вдруг потеряв всякий интерес к Кнышу, резко повернул голову вправо и спросил потрясенного Рысакова: - Хочешь знать, кто вложил побег? Вас вложили, майор, чо тут гадать, когда стукача купили еще на материке! Рысаков недоверчиво вглядывался в говорящего, точно что-то припоминая. Трагичность пережитого сменялась другими чувствами. Майор убрал от висков сжатые кулаки и сказал с усмешкой: - Рабы играют только в предательство. Ну что ж, да здравствует великий творец общества негодяевтоварищ Сталин. - Гонит, - подмигнул Фаэтону несколько притихший Кныш и, вытянув ноги, привалился спиной к мешкам. - Надо было его раньше зарезать, чтоб не мучился... Кныш улыбнулся и прикрыл глаза. Зэки начали отходить от Рысакова, озадаченные странными словами Фаэтона, почитая за мудрость не крутиться около человека, которого вложил с потрохами кто-то из них. Майор продолжал стоять, с болезненным любопытством наблюдая за дремлющим Кнышом. Казалось, он лелеял и взбадривал в себе порочное желание, старательно пряча его под внешним спокойствием. Перемена произошла очень гладко, так что наблюдавший за ним Вадим ничего особенного не приметил. Но' вот Рысаков сгруппировался, это была уже машина, готовая разрушать, а затем, оттолкнувшись от дрожащего пола отсека, майор упал вперед. Рука вытянулась, и два жестко поставленных пальца провалились в глазницы Кныша. Чвак! Откликнулась на удар хлюпающая беспощадность лопнувших глаз и выплеснулась кровавой пеной па щеки. Стесненный невыносимой болью, крик напомнил глубокий стон смертельно раненного зверя. Рысаков выдернул пальцы из черепа, и они начали пухнуть в поврежденных суставах. Большинство из присутствующих ничего не поняли,. но души их успели сжаться от поступившего ниоткуда сигнала - смерть! Тянулось время, подрагивая вместе с корпусом судна, которое тащило в своем железном чреве несколько тысяч сваленных в кучу заключенных. ..."Феликс Дзержинский" шел на Колыму. Обычный рейс, обычный груз. Кого-то только что убили. Эка невидаль! Всё когда-нибудь умрет, всё когда-нибудь развалится. Мир условен, и работают в нем только условности. Выдумки людей, не знающих, как поступить со свободой волеизъявления. Впрочем, все может быть и сложнее: за каждым нашим поступком стоит сила, в нем заинтересованная... - ...Ты убил вора, - с мрачной торжественностью произнес, решительно приподнимаясь, Лимон. Это было похоже на приговор. И это стало приговором. Бывший майор нянчил сломанные пальцы. Он обернулся, чтобы ответить, но проглядел цыганенка. Вершок нырнул под правую руку Рысакова, тут же выпрямился с натянутыми от напряжения жилами на тонкой шее. - А-а-а! - А-а-а! Переплелись их голоса. Еще живой майор почти поймал цыганенка за глотку, успел вымазать ее кровью покойного Кныша. Большего не случилось... - Пусть, - прошептал Рысаков, оседая перед убийцей на колени, - пусть... Слово застряло в его угасающем сознании, он повторил его еще раз, уже совсем нездешним голосом: - Пусть... - Товарищи, - прошептал бывший кадровый партработник Житов, обводя зэков перепуганным взглядом. - Что ж это происходит? Ему никто не ответил. Вершок наклонился, пытаясь выдернуть оставленную под сердцем майора финку, и тогда Евлогий толчком отбросил его от умирающего.
